Первый год президентства Медведева оказался неудачным для власти

Избрание Дмитрия Медведева на высший пост в государстве казалось большим успехом управляемой суверенной демократии. Ловко задуманная и проведенная операция «Преемник» выглядела чудом современных технологий. Политических. Никаких проблем в аккумуляции голосов избирателей до нужного, математически выверенного, уровня поддержки не возникло. Но через год картина является не столь уж радостной.

Дмитрий Медведев как президент смотрится слабее своих предшественников. Его способность влиять на происходящие в стране процессы выглядит урезанной. Не то обязательствами, не то отсутствием желания менять что-либо существенное, не то отсутствием ясных представлений, от чего в преемственности надо отказаться, чтобы саму эту преемственность сохранить. Кроме удлинения президентского срока до 6 лет и драматического по неоднозначности последствий для будущей территориальной целостности страны признания Южной Осетии и Абхазии – ни одного серьезного решения за год.

Кадровая деликатность президента поразительна особенно на фоне центральной темы его жизни – борьбы с коррупцией.

Рассказывают, что когда Эдуард Шеварднадзе был назначен первым секретарем ЦК Компартии Грузии в 1972 году, то на первом заседании Президиума он попросил коллег поднять левую руку, назвать марку часов и рассказать историю их появления. Детский лепет про «подарок от бабушки», «нашел на тропинке в лесу или под кустиком» стал саморазоблачительным для большинства коллег. С последующим уходом с занимаемых постов.

Даже назначенные Медведевым первые губернаторы вызывают вопросы – за какие такие заслуги. Ну, например, Александр Козлов из Минсельхоза – чего он такого натворил, чтобы командовать губернией? Или его шеф Алексей Гордеев. Уже седьмой год в стране существуют квоты на импорт говядины, плодящие коррупцию и дурные практики, население переплачивает за каждый килограмм импорта мяса, а ради чего? Понятно, если протекционизм нацелен на развитие отечественного производителя, ну, тогда еще можно потерпеть и за счет кармана всего населения поддержать бизнесменов одной отрасли. Неприятно, но надо. Однако все эти годы поголовье крупного рогатого скота сокращалось! То есть нет никакого отечественного производителя, который бы воспользовался квотами для развития бизнеса. А квоты не отменяют. Расходы государства на сельское хозяйство росли все эти годы чуть ли не самыми высокими темпами. А цены на продукты питания по темпам от них не отставали. Но там, где наметился прогресс в производстве мяса птицы и яиц, предложение этих продуктов на рынок возросло, тут же раздался грозный окрик Гордеева – перепроизводство! Надо вводить квоты для производителей, чтобы производить меньше и чтобы цены не падали! Вот так! Оказывается, целью аграрной политики партии, целью Гордеева является не обеспечение населения дешевыми продуктами питания, а обеспечение нормы прибыли аграриям. Ну, тогда нет никакого смысла за счет всех нас поддерживать лоббистов-капиталистов одной отрасли. Теперь Гордеев будет поднимать сельское хозяйство Воронежской области. Надо полагать, с помощью лимитов и квот. Если эти господа – символы обновления губернаторского корпуса, то, может быть, лучше не трогать старых. Хотя не трогать нельзя.

Владимир Путин, возглавив правительство, также не демонстрирует четкости в исполнении антикризисных мер. Структура его правительства неэффективна, она не нацелена ни на реформы, ни на развитие. Ослабленным оказался экономический блок, в котором главной звездой остался Алексей Кудрин, его потенциал как организатора макро- и микроэкономических сдвигов незначителен. Он – бухгалтер, человек на мешке с деньгами, человек-экономия. Развития без трат не бывает. А вот там, где он должен был по своей линии развивать финансовые институты, достижений у министра финансов за 10 лет почти нет.

Другой бесспорной, на мой взгляд, ошибкой Путина является упор на государственный капитал и госкорпорации. Концепция развития «сверху» – это иллюзия возможности повторить успех 50-х годов, эпохи индустриализации и госсектора. Жизнь давно доказала неэффективность модели «сверху». Нормальным может быть только развитие «снизу». Но оно требует децентрализации, дерегулирования и делегирования полномочий. Эти три «Д» не вписываются в вертикаль власти. Однако тогда вертикаль не вписывается в жизнь. Принимать решения на местах без оглядки на местный народ – путь в тупик.

К неудаче правительства Путина я бы отнес и отсутствие внятной региональной политики в стране, невыработанность ее принципов. Выравнивание уровней социально-экономического развития территорий остается в повестке дня общества или нет? Если нет, то как обеспечить конституционные права граждан на доступ к элементам социальной инфраструктуры – здравоохранению, образованию, жилью. Я уже не говорю о занятости.

Считаю, что сохранение в правительстве людей-невидимок типа Виктора Христенко – серьезная ошибка руководителя. В стране небывалый промышленный спад, а министра промышленности не видно и не слышно. Вице-премьер Игорь Сечин периодически появляется на госканалах с апологией помощи нефтяникам и газовикам, объясняет стратегическую важность этих отраслей для страны, лоббирует снижение пошлин и увеличение ассигнований. Все понятно. Но когда почти ничего не слышно про всю остальную промышленность, про средний и мелкий бизнес, это говорит лишь о том, что сырьевая специализация нашей экономики в результате кризиса еще более укрепится. Тогда к чему было тратить так много слов о трансформации экономики в инновационную – несырьевую?

В ходе углубляющегося кризиса выявились исходная слабость и ограниченность предложенной обществу модели разделения властей по вертикали. Парламент – и Дума, и Совет Федерации – оказался не готов стать площадкой для содержательного обсуждения антикризисных мер правительства. Члены кабинета не отстаивают в ходе 5–6-часовых слушаний свою версию приоритетных трат резервных фондов. Парламентарии не вносят корректив в планы правительства. Спрашивается, зачем нам такие депутаты и сенаторы? Чьи интересы они выражают? За чью пользу борются?

Беспомощным выглядит и другое порождение «золотого века Путина» – Общественная палата. Этот институт гражданского общества никакого влияния на выработку антикризисных мер не оказывает.

Разве может быть обществу, народу все равно, как и на что будут потрачены 200–400 млрд. долл., накопленных за последние годы? Накопленных, заметьте, за счет урезания текущего потребления нации. Не были построены новые школы, больницы, театры, плавательные бассейны, библиотеки. А теперь деньги, что сэкономили на этом социальном строительстве, уходят непонятно куда.

Что мы знаем о масштабах и глубине кризиса в свободном доступе, в режиме обсуждения? Какова динамика производства и занятости по отраслям и регионам? Какова задолженность предприятий тех или иных отраслей экономики, ее структура, долгосрочность? Кого будем стимулировать и на производство чего? Кто получает деньги от государства и на что тратит? Кто вывел из страны в январе 40 млрд. долл. и из каких источников? Кто и сколько из государственной помощи конвертировал в валюту и тем самым вывел рубли из объема кредитной ликвидности?

Эти вопросы должны на глазах всей страны обсуждать депутаты и члены правительства. В ходе таких обсуждений выявляется уровень компетентности чиновников. И если он высок, высока и наша уверенность, что из кризиса мы выйдем успешно. Другое дело, если эта компетентность низка. Тогда всем становится ясным, кого надо менять во власти. А кого и наказать. В этих условиях стала совершенно очевидной недооценка демократических процедур как инструмента повышения эффективности принимаемых решений и механизма смены элит. Вот это и есть прикладное, а не надуманное значение демократии. Эта потребность в демократии именно нашего, российского общества, не навеянная никем и не инспирированная извне, как было принято говорить когда-то. Просто хочется, чтобы кризис, который уже сейчас ударил по нам больше, чем по любой другой стране в мире, не стал еще глубже – до безвозвратности. Депрессия и рецессия могут длиться десятилетиями, неузнаваемо изменяя общественный, политический, экономический и социальный ландшафты жизни. Не всегда к лучшему.

Специфика российского кризиса состоит в том, что это кризис лопнувшего пузыря цены активов. Кредиты, взятые под пузырь, не могут быть возвращены в обозримом будущем. Потому что, если ты брал кредит в 10 млрд. долл., заложив 25% акций компании, которая стоила 40 млрд. долл., то теперь вернуть долг из оборота ты не можешь. Потому что 100% акций твоей компании сегодня стоят 4 млрд. долл.

В балансах компаний образуются гигантские дыры. В нормальных условиях функцией цели бизнеса является максимизация прибыли, а в условиях такого типа кризиса она меняется на минимизацию долга. Любые деньги, которые попадают в руки частного лица, компании или банка с большой дырой в балансе, уйдут на покрытие долга. И никогда – на новые инвестиции, закупки, развитие. Если этого не понять, мы можем спустить все наши резервы, думая, что стимулируем спрос, и не получить взамен ни одного нового рабочего места.

Нужна серьезная программа реструктуризации и выделения долгов из балансов компаний, с разделением функций цели их деятельности. Тогда будет более понятно, чего ожидать от тех, кто получил деньги. Кто способен на трансформацию полученных ресурсов в компонент совокупного спроса, возможно, и «эффективного спроса» по Кейнсу. А кто, хоть осыпь его золотым дождем, на спрос не способен в принципе, в силу «дыры» в балансе.

Особенно позорным является нежелание властей обуздать тарифы естественных монополий. Рост платежей ЖКХ, за свет, за газ, за телефон – грустная реальность, затронувшая всех. Но логики роста тарифов в условиях кризиса – нет. Во-первых, все сокращают издержки минимум на 30%. Во-вторых, главные компоненты издержек для производства электроэнергии – цены на мазут, газ и уголь – упали. Газ, в свою очередь, с шестимесячным лагом следует за ценой на нефть, которая снизилась в 4 раза. Тогда откуда рост? Ответ на этот вопрос скорее всего надо искать в природе российского государства. А она, эта природа, боюсь ошибиться, скорее всего описывается термином «государство монополистического капитала». Природа госкапитализма более или менее хорошо выявлена, в том числе и российской наукой. Понятны и ограничители этой модели развития, связанные с неэффективностью распределения ресурсов из-за ценовых искажений. На таком фоне поразительно равнодушными выглядят депутаты и сенаторы, у которых нет слов негодования от имени тех, кого якобы они представляют. Да и трогать находящихся высоко в партийной иерархии губернаторов и мэров, стоящих за ростом тарифов, опасно.

Ранг антимонопольной службы в структуре органов исполнительной власти по-прежнему низкий и не позволяет ведомству эффективно бороться с монополиями, у каждой из которых есть высокопоставленные покровители. Помимо всего прочего, рост тарифов – крайне негативный метод корректировки совокупного спроса в российской экономике. Вместо того чтобы генерировать разнообразное предложение, люди и бизнесы растущие суммы отправляют на счета монополистов, тормозя темпы выхода из кризиса.

Те, кто общаются с Медведевым, отмечают, что он – амбициозный, самоходный, сильный, не технический президент. Путина мы и сами знаем. Он был властным и авторитетным. Что же случилось? Почему их позиции за год ослабли, равно, как и рейтинг? Ответ надо искать в слабостях созданной ими подавившей инициативу внизу системы, заточенной на исполнительскую подотчетность вышестоящему начальнику. Эта система оказалась не готовой к эффективному функционированию в условиях кризиса, когда неспешность, медлительность и неисполнительность бросаются в глаза. Даже президенту в его отношениях с правительством.

В обществе нарастает недовольство. Как в верхних, так и нижних его слоях. По мере роста издержек кризиса, утраты работы, доходов, надежд на скорейшее спасение растет внутренняя свобода. В преемственность курса кризис внес серьезные коррективы. Требуется адекватная этим коррективам адаптация системы власти, расширение реальной демократии, способной подтягивать толковых, неравнодушных людей для решения серьезных проблем развития. Потому что спасение страны в лихие годы кризиса – дело всего народа, всего общества, а не только его руководителей.

Мне кажется, что возрастающей неопределенности системы, ее энтропии можно противопоставить только впрыск в нее новой энергии людей, которая может высвободиться только в благоприятных для личности условиях подлинной демократии. Без этого система обречена на нарастание слабости, которая всегда ассоциируется со слабостью ее вождей, лидеров, руководителей.